Дверь за его спиной закрылась с гулким, успокаивающим звуком. Все хорошо.
Он прошел по комнате, прислушиваясь к каждому звуку. К тихому шороху брошенного на кровать пиджака. К своим шагам. К мерному тиканью часов на стене. Тик-так. Тик-так. К едва различимой здесь симфонии человеческого муравейника: гудков машин, грохота, музыки, голосов. Он прислонился лбом к спасительному холоду оконного стекла. Закрыл глаза. Непросто казаться сильным, уверенным, решительным, знающим ответ на любой вопрос. Непросто, когда ты так устал, когда так страшно, больно и одиноко. Когда так невыносимо хочется вернуться домой. Но некуда возвращаться…
Он не спал пару недель. Пытался. Но сон отбирал силы. Приносил воспоминания, сомнения и отвратительный обволакивающий страх, постыдное уничтожающее чувство беспомощности. Эти чертовы кошмары душили его. Он метался, путался в простынях, стонал, плакал, умолял, кричал…
И она просыпалась от его крика. И приходила. Испуганным шепотом, теплом своих рук она вырывала его из этой темноты, из липкого унизительного страха. Обнимала. Горячей ладонью проводила по его щекам, стирая слезы. Убаюкивала, будто ребенка. Касалась губами его дрожащих рук. И пела. Тихо. Так тихо, что нельзя было различить слов. И эта песня, едва слышная в тишине комнаты, на мгновения заглушала бой барабанов. Только она видела его таким. Не задавала вопросов. Не упрекала в слабости. И ни разу, при свете дня, когда он был сильным и решительным, ни словом, ни взглядом не напомнила ему о том, что видела его слезы. И он был благодарен ей за это.